17 Ноября 2012

Изоляторы политического содержания

Можно ли говорить о том, что в России снова появилась особая категория заключенных – политические? За хулиганство или политику отправлены в колонию участницы группы Pussy Riot? Уголовные преступления или политический протест лежит в основе «болотного дела»? «Газета.Ru», поговорив с политиками, правозащитниками, бывшими и нынешними заключенными и изучив историю вопроса, постаралась разобраться в проблеме.

В пятницу решится вопрос о продлении меры пресечения под стражей очередным фигурантам «болотного дела» – бывшему морскому пехотинцу Денису Луцкевичу и экс-работнику метрополитена Артему Савелову. Скорее всего, Луцкевича и Савелова оставят в СИЗО до 6 марта, как и большинство других проходящих по делу о массовых беспорядках во время митинга на Болотной площади 6 мая, накануне третьей инаугурации Владимира Путина. Фигурантами этого дела стали уже 18 человек, 13 из них находятся под арестом в московских тюрьмах.

Лидеры протестов пока на свободе, но двум из них уже предъявлены тяжкие обвинения. Против Алексея Навального возобновлено закрытое ранее дело о растрате имущества ГУП «Кировлес». Сергею Удальцову за «подготовку к организации массовых беспорядков» грозит до 10 лет лишения свободы. Его соратники из «Левого фронта» Константин Лебедев и Леонид Развозжаев, проходящие по тому же делу, уже в СИЗО «Лефортово», где содержат обвиняемых в терроризме, шпионаже и преступлениях против государственной власти. По другому делу, вызвавшему резонанс во всем мире, за песню «Богородица, Путина прогони!», спетую в храме Христа Спасителя, осуждены три участницы панк-группы Pussy Riot: Екатерина Самуцевич получила два года условно, Надежда Толоконникова и Мария Алехина, осужденные на такой же срок, этапированы в лагеря Мордовии и Пермского края. Это лишь самые громкие дела текущего года, которые большая часть оппозиции, многие правозащитники и значительная часть общества считают очевидно политическими.

«Не нужно путать политику и уголовщину»

Арестованные по «болотному делу», с которыми удалось связаться «Газете.Ru», подчеркивают свой статус политзаключенных.

«Да, я считаю себя политзаключенным, – написал «Газете.Ru» находящийся в СИЗО Михаил Косенко. – Политзаключенные – заключенные в результате политической борьбы или иной борьбы, имеющей этическую основу. Заключенные, которые имеют ярко выраженные политические убеждения, за которые они попадают в тюрьму. Это те, кого политзаключенными считает общество».

Политзаключенным считает себя и другой арестант – Ярослав Белоусов, также ответивший на вопросы «Газеты.Ru». По его мнению, «к этой категории относятся все, кто стал жертвой воли государственной власти, неугодный ввиду своей деятельности в политической сфере».

«Болотное дело», кроме политического содержания, в себе ничего не таит, даже юридически: правовая сторона оказалась попрана властью и верхушкой карательных органов. Целью следствия изначально являлось коллекционирование представителей разных протестных групп», – написал Белоусов, добавив, что, как национал-демократ, он великолепно вписался в «левую» компанию обвиняемых. Тезис о том, что правоохранительные органы задерживали людей из совершенно разных социальных слоев и порой с противоположной политической позицией, подтверждается, по мнению Белоусова, задержанием и последующим арестом националиста Рихарда Соболева. Соболева, напомнил Белоусов, вообще не было на Болотной, и с этим следствие вынуждено было согласиться.

Другой фигурант «болотного дела» Артем Савелов считает, что политическим заключенным в современной России может стать каждый. «Я в недоумении, как я умудрился стать политзаключенным. В жизни хватало своих проблем и забот, чтобы еще заниматься политикой или участвовать в движениях, – рассказал Савелов в письме «Газете.Ru» – Исходя из своего опыта, им (политическим заключенным – «Газета.Ru») можно сделать любого». По его словам, о таких высоких материях, кто такие политзаключенные и в чем различие между ними и узниками совести, хорошо рассуждать дома за чашечкой кофе. Он сам был бы рад думать, что «болотное дело» – главный политический процесс современной России и что этот статус будет способствовать «достижению справедливости», но «сидя здесь, вера в это пропадает».

Представители российских властей, в частности депутаты от «Единой России», не признают за фигурантами дела о беспорядках особого статуса и предпочитают не говорить о политзаключенных в принципе.

«Не нужно путать политику и уголовщину. Не хочу рассуждать на глупые темы. Любые попытки совершения преступления – это уголовные деяния, и не нужно под вывеской политической борьбы прятать уголовные преступления. Никакая политическая деятельность не может быть прикрытием (и тем более основанием) для освобождения от ответственности», – заявила «Газете.Ru» председатель комитета Госдумы по безопасности Ирина Яровая.

Ее коллега по комитету и партии Илья Костунов, написавший запрос в правоохранительные органы с просьбой проверить на предмет экстремизма выступления оппозиционера Алексея Навального на декабрьских акциях протеста, пояснил «Газете.Ru», что не может назвать ни одного осужденного в современной России, которого можно было бы считать политическим заключенным: «Ни одного человека с Болотной площади не арестовали за их позицию. Это стратегия защиты лиц, которые совершили сознательную провокацию. Задержания начались не за слова и не за лозунги».

Политическим заключенным, по мнению депутата, можно считать человека, который попал в тюрьму именно за позицию, а не за действия. В этом смысле, подчеркнул Костунов, возможна дискуссия по поводу правоприменения ст. 282 УК РФ (возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства). «Но, по моему мнению, существующая правоприменительная практика не позволяет объявить осужденных по этой статье политзаключенными», – резюмировал депутат.

Отличное от правящей партии мнение у представителей оппозиционных партий. И в либеральном «Яблоке», и в левой КПРФ признают наличие в России политических заключенных, порой называя одни и те же фамилии.

«Безусловно, законодательство нашей страны никогда не признавало политических заключенных», – пояснил «Газете.Ru» член политического комитета «Яблока» Виктор Шейнис. По его мнению, «политическими» можно считать многих людей, сидящих по самым разным обвинениям, например фигурантов дела ЮКОСа, в том числе Михаила Ходорковского и Платона Лебедева, осужденных по экономическим статьям. Безусловно, по словам Шейниса, политическими можно признать арестованных по обвинению в правонарушениях во время шествия 6 мая. Само законодательство о митингах, считает представитель «Яблока», является антиконституционным, ограничивающим право на свободу собраний. «Бандитскими» назвал Шейнис и действия по захвату и принуждению к показаниям Развозжаева, о которых заявили правозащитники. «Пристрастный, необъективный и неправовой подход был представлен в заявлении депутата Бурматова о том, что методы, которыми были получены признания Развозжаева, должны быть расследованы в рамках «дела о заговоре», – отметил «яблочник», добавив, что

«пока суды выносят неправосудные приговоры, а в стране действуют неконституционные законы, у нас будут политические заключенные».

Депутат от КПРФ и руководитель юридической службы ЦК партии Вадим Соловьев также уверен, что в России есть политзаключенные. Соловьев привел целый ряд примеров уголовного преследования коммунистов в регионах, в частности дело члена свердловской организации КПРФ Алексея Никифорова, который был осужден за участие в деятельности «ранее существовавшей» запрещенной Национал-большевистской партии по ст. 282.2 УК на один год лишения свободы и взят под стражу в зале суда.

По мнению юриста КПРФ, когда вместе с президентом во власть пришли силовики, они стали видеть в оппозиции не основополагающий элемент гражданского общества, а своих врагов.

Явную политическую подоплеку Соловьев видит и в деле полковника ГРУ Владимира Квачкова: «У него же статья абсолютно политическая: государственный переворот, свержение власти. А там, где материалы дела закрыты от нас (слушания по делу Квачкова проходят в закрытом режиме. – «Газета.Ru»), там возможны инсинуации, всяческие натяжки». Депутат напомнил, что Всеобщая декларация прав человека признает «право народа на восстание против тирании и угнетения». «Судя по тому, что исполнительная власть контролирует законодательную, фактически невозможно провести референдум, нет независимого суда, честных выборов, телевидение под цензурой, в стране сложилась или складывается восточная тирания, – заявил юрист КПРФ. – Ведь нынешняя власть, которая обвиняет оппозицию, тоже захватила власть, но путем фальсификации выборов».

В свое время, напомнил Соловьев, политическими заключенными признавались члены «Народной воли», которые вынуждены были отвечать террором на запрет властей вести мирную агитацию. По мнению депутата, когда исчерпаны законные методы, оппозиция вынуждена прибегать к протестам, в том числе и связанным с нарушениями закона. Так, 6 мая на Болотной площади, конечно, имели место правонарушения, но они были в первую очередь спровоцированы: «Это односторонний подход и лицемерие, когда за малейшие нарушения оппозицию сажают и преследуют, а власти нарушать закон можно».

Также депутат посетовал на «нижайший уровень профессионализма» спецслужб, в том числе следователей СК и сотрудников ФСБ.

«Похищение помощника Удальцова (Леонида Развозжаева. – «Газета.Ru») – это такая грязная и низкопробная работа. С одной стороны, грубый, солдафонский политический заказ, с другой – исполнители такие же «дубы», – заметил Соловьев.

Ему также очевидно, что активисты «Левого фронта» преследуются за свои политические взгляды, «как бы мы к ним ни относились».

Политзэк по понятиям

Споры о том, есть ли в современной России политзаключенные или нет, связаны прежде всего с путаницей в трактовках самого этого понятия.

Законодательство Российской империи, к примеру, признавало политическими арестантами и террористов-народников, и участников студенческих демонстраций. Советское правительство также весьма честно декларировало репрессии в отношении политических противников. Так, само появление слова «политзэк» связано с созданием в начале 1920-х годов в системе ГПУ (Государственного политического управления при НКВД РСФСР) специальных тюрем – политизоляторов, предназначенных для содержания арестованных членов других партий (эсеров, меньшевиков, анархистов), а позже и членов внутрипартийной оппозиции.

Утверждения о том, что политзаключенным не может быть человек, нарушивший Уголовный кодекс, основано на смешении понятий «политзаключенный» и «узник совести». Последний термин появился в 60-е годы. Его предложил ввести основатель Amnesty International Питер Бененсон, чтобы разделить тех, кто использует ненасильственные методы политической борьбы, и повстанцев, которые также всегда признавались политическими.

В России понятия «узник совести» и «политический заключенный» путают как провластные, так и оппозиционные политики.

Участники многотысячных протестных митингов на Болотной площади и проспекте Сахарова требовали от российской власти немедленного освобождения политзаключенных. Сам по себе список, поданный в администрацию президента, а оттуда в Генпрокуратуру от имени протестующих, вызвал споры среди правозащитников и юристов. Обсуждение того, насколько правильным было включать те или иные фамилии, продолжается до сих пор. Больше всего вопросов вызвало решение включить в список отдельных националистов и участников северокавказского подполья.

Один из руководителей правозащитного центра «Мемориал» Александр Черкасов был среди тех, кто протестовал по поводу включения в список националистов Никиты Тихонова и Евгении Хасис, осужденных за убийство адвоката Станислава Маркелова и журналистки Анастасии Бабуровой. По его мнению, доводы их защиты о невиновности подсудимых были опровергнуты в ходе судебного заседания, в том числе адвокатами потерпевших. Следовательно, уверен Черкасов, в этом случае речь идет об убийстве идеологического противника, безоружного и не обладающего властными полномочиями.

«Политический мотив убийства сам по себе не делает человека политзаключенным», – пояснил Черкасов.

Правозащитник провел аналогию с понятием военнопленного и военного преступника. Международное право различает солдата, воевавшего с оружием в руках против вооруженного противника, и военного, совершавшего преступления против мирного населения. В качестве примера Черкасов назвал одного из лидеров незаконных вооруженных формирований в Ингушетии Али Тазиева. Тот объявил все русское население Ингушетии разрешенной военной целью, после чего подконтрольные ему силы начали методично уничтожать неингушское население на территории республики.

Более сложная, по мнению правозащитника, ситуация с 58 обвиняемыми в нападении на Нальчик в 2005 году. Телеведущий Максим Шевченко, рассказал Черкасов, предлагал всех их включить в список политзаключенных, который составляли организаторы протестных митингов. «Однако сами заключенные СИЗО Нальчика, насколько мне известно, почему-то не захотели это письмо подписывать. Нужен ли им такой статус, не пойдет ли он во вред?» – задался вопросом Черкасов. Многие из подсудимых по этому делу вообще считают себя случайными жертвами неразборчивой операции спецслужб.

Впрочем международное право в любом случае стоит на стороне подобного рода заключенных, не совершавших военных преступлений. Как объяснил правозащитник, к участникам таких вооруженных конфликтов, как тот, что де-факто идет на Северном Кавказе, международное право, в частности второй дополнительный протокол к Женевским конвенциям, требует применять широкую амнистию в целях скорейшего мирного урегулирования.

С политическими на «вы»

Помимо правового признания всегда существовала проблема с неформальным статусом политических заключенных в условиях тюрьмы.

В конце XIX века в царских тюрьмах сложился определенный набор привилегий «политических», отчасти связанный с тем, что среди них было много представителей привилегированных сословий. Речь идет в основном о тяжелых каторжных работах: политические к ним почти не привлекались, часто содержались отдельно от уголовных, особый статус подчеркивала и традиция обращения к политическим на «вы».

В советской России режим специальных политизоляторов 20-х годов считался более мягким, чем в остальных учреждениях. Существовал так называемый политпаек, который превышал казенную норму питания для обычных зэков иногда в два раза, и множество других послаблений, в зависимости от каждого изолятора.

Конечно, в период сталинских репрессий, после «большого террора» 1937–1938 годов, политзэки потеряли свой особый статус – политических и уголовников стали содержать в одних лагерях на общих условиях. Однако в «вегетарианские» времена после хрущевской оттепели, когда главными политическими заключенными в стране стали диссиденты – выходцы из московской и ленинградской интеллигенции, положение политзэков вновь улучшилось. К их судьбам часто было приковано внимание зарубежной общественности, и администрация тюремных учреждений в целом бережно относилась к таким подопечным.

Все, кто сталкивался с современной российской пенитенциарной системой, в один голос говорят, что статья УК, по которой человек попал в колонию, практически не влияет на взаимоотношения с сокамерниками.

Создатель правозащитного проекта «Союз заключенных» Максим Громов, который отсидел три года в колонии за акцию нацболов по захвату Минздрава в 2004 году, отметил, что от уважения к политическим, которое наблюдалось во времена советских диссидентов, не осталось и следа. Люди, сидевшие в советских лагерях, по словам Громова, удивляются, когда им рассказывают о порядках и отношении к политическим в нынешних российских колониях. Сейчас статус человека за решеткой в большей степени имеет значение для сотрудников администраций колоний или СИЗО. Но и у них, пояснил Громов, цель в отношении подопечных, уголовных или политических, одна – сломать, подчинить человека, чтобы он больше не захотел возвращаться в камеру. Методы же для каждого случая подбираются индивидуально. «В отношении политических задача – убедить тебя и окружающих: твои убеждения ничего не стоят, ты обыкновенный преступник, в лучшем случае совершивший что-то плохое по заблуждению», – обобщил Громов опыт десятков заключенных нацболов.

Для обитателей же тюремного мира, вне зависимости от причин попадания человека в тюрьму, он должен продемонстрировать набор качеств, необходимых для признания его «порядочным арестантом».

Однозначного подхода нет, оговорился Громов, и зачастую политзэк, к судьбе которого приковано внимание общества, может оказаться в конфликтной ситуации, стать жертвой провокаций, вымогательства, угроз и издевательств. От этого, впрочем, не застрахован любой узник отечественных исправительных учреждений.

Что же касается проблемы признания и непризнания того или иного заключенного политическим, автор проекта «Союз заключенных» отмечает, что в этом отношении действительно существует множество противоречивых точек зрения в каждом конкретном случае. Когда речь идет об узниках совести, по общему убеждению заведомо не совершавших преступлений или наказанных судом несоразмерно совершенному правонарушению, ситуация более или менее ясна для всех правозащитников.

Тем не менее Громов проводит водораздел между политически мотивированным преступлением и политической борьбой, пусть даже сопряженной с насилием.

«В преамбуле к Всеобщей декларации прав человека сказано: права человека должны охраняться властью закона, чтобы он не был вынужден прибегать в качестве последнего средства к восстанию против тирании и угнетения», – напомнил Громов. Так, по его мнению, «приморских партизан», которых обвиняют в том числе и в убийствах сотрудников правоохранительных органов, несмотря ни на что, можно отнести к политзэкам, поскольку они взялись за оружие из-за того, что у них не было другой возможности отстоять свои права.

Бывший заключенный колонии № 3 во Льгове Курской области Дмитрий Пронин согласен с Громовым: все зависит от того, как себя поставишь. «Бывают люди, которые сами по себе неуживчивы, – таким трудно. Трудно будет и тому зэку, который всячески подчеркивает свой особый статус и разницу между ним и остальными осужденными. Для того, кто понимает, что если он попал в колонию, значит он такой, как все, все должно быть нормально», – сказал «Газете.Ru» Пронин. Солидарен с этим мнением руководитель правозащитного проекта Gulagu.net Владимир Осечкин: «Ты можешь быть политическим или, как я, экономическим, но главное там не статья, а что ты за человек. Надо, конечно, учитывать специфику жизни в колонии, но в принципе, если ты нормальный человек, то особых проблем быть не должно». При этом, отметил правозащитник, политическим часто помогает их популярность на воле и пристальное внимание СМИ. Из центрального аппарата ФСИН или регионального управления пенитенциарной службы поступает установка в колонию беречь зэка. Если с ним что-то случится, это будет большой скандал и неминуемое разбирательство, пусть и, как это часто бывает, формальное.

Как правило, в колониях вполне спокойно относятся даже к боевикам с Кавказа, заверил Пронин, который 11 месяцев сидел вместе с осужденным за нападение на сотрудников ГИБДД: «Его звали Джамбек, осудили его, когда он был несовершеннолетним, поэтому он получил меньше остальных членов банды – 4 года строгого режима. Сидел он спокойно, практически никто из тех, с кем он находился в камере и отряде, не испытывали к нему неприязни. Был лишь один заключенный, который старался не общаться с ним: этот человек воевал в Чечне, понять его можно».

Журналист Ирек Муртазин, в прошлом пресс-секретарь бывшего президента Татарстана Минтимера Шаймиева и заключенный колонии-поселения Дигитли под Казанью, куда он попал за клевету в адрес главы республики и возбуждение ненависти или вражды к представителям власти, заметил, что для рядовых зэков политические – довольно полезные люди: «Я убедился в этом на собственном опыте. У меня есть юридическое образование – многим я помогал писать жалобы и другие документы. Относились как к полезному человеку».

Сложнее приходится политзаключенным, находящимся в СИЗО.

Следователи или представители других силовых ведомств, перед которыми поставлена задача во что бы то ни стало привлечь к ответственности того или иного «неблагонадежного», используют оперативных работников изоляторов или рядовых сотрудников для давления на подследственного.

Те, в свою очередь, дают установки подавить человека с помощью приближенных к администрации заключенных. Классический пример – как содержался в Можайском СИЗО антифашист Алексей Гаскаров, который проходил по делу о погроме администрации Химок и обвинялся в хулиганстве, но в итоге был оправдан. «Я уверен, что в Можайском СИЗО в отношении меня применялись сознательные провокации со стороны заключенных, сотрудничающих с администраций. В первые дни моего нахождения в изоляторе сотрудники изъяли телефон из камеры. Приближенный к администрации сокамерник обвинил в этом меня. Он потребовал несоразмерные деньги в качестве компенсации. Дошло до драки: мне даже заточкой угрожали. Следователи и оперативники, посещавшие СИЗО, периодически намекали на то, что могут создавать подобные проблемы постоянно», – рассказал Гаскаров.

Фигуранты «болотного дела», которые написали «Газете.Ru», с подобными проблемами пока не сталкивались. По словам Ярослава Белоусова, сокамерники арестантов не считают их виновными: «Местный люд не считает нас виновными даже в сравнении с собой, несмотря на то что каждый человек старается внутренне оправдаться». «Особое отношение сокамерников проявляется только в виде повышенного интереса, иногда в проявлении сочувствия», – рассказал Михаил Косенко. Но подчеркнул, что политзаключенных в принципе мало, поэтому особого отношения к подобного рода сидельцам у рядовых зэков пока не выработалось.

Вячеслав Козлов, Сергей Смирнов, Максим Солопов, «Газета.Ru» - 2 ноября 2012 г.

Архив публикаций     Читайте также:

19/10/2013 «Болотное дело»   -   Главное /

24/10/2012 По материалам фильма «Анатомия протеста 2» возбуждено дело   -   Главное /

АКЦИЯ В ПОДДЕРЖКУ ДОНБАССА:

Сбор гуманитарной помощи осуществляет движение Интербригады (от Лимонова).

Введите сумму пожертвования и номер телефона: