19 Февраля 2012

Месть Копчика

В этот вторник участников акции у ЦИКа «Остановим диктатуру!» винтили, что называется, не по-детски – очевидно, сверху была спущена команда на «жесткач».

На фото опер Алексей Окопный

Меня, когда оттащили за автозаки (подальше от ненужных глаз), ткнули несколько раз кулаком и, кажется, ногой (слава богу, на мне был толстый тулуп ) - я думал, потому что я громко кричал «долой фашистских полицаев!», но потом оказалось, что так или иначе досталось всем, и даже Вера Лаврешина, пожилая женщина на костыле, получила пару ударов по голове. А уж что творилось в другом автозаке, здесь уже описала Надежда Низовкина (съемка акции и винтилова вот).

Автозак тронулся, проехал совсем немного и встал перед ОВД «Китай-город». И тут в него вваливается сияющий Леха Окопный, как всегда в штатском. Напомню, что Окопный по прозвищу Копчик – оперативник центра «Э», описанный многими и в том числе мною. Самые прославленные (но далеко не единственные) его подвиги состоят в том, что в 2007 г. он с друганами забил в Серпухове битами до смерти нацбола Юру Червочкина, а этой осенью задержал и обезвредил 6-летнего экстремиста Ваню Аксенова, сына другого нацбольского лидера. Недавно a href="http://namarsh-ru.livejournal.com/6015290.html">появилась также a href="http://nazbol.ru/rubr15/8864.html">информация о подвигах Копчика во время чеченской войны. Чеченскую кампанию Копчик воевал в Чернокозово и зверствовал так успешно, что обзавелся многочисленными кровниками и в конце концов был вовсе отозван с Кавказа ради собственной же безопасности («Если он поедет на Кавказ, ему там отрежут голову», - мечтательно говорят другороссы).

Итак, в автозак вваливается этот достойнейший представитель наших правоохранительных органов и первым делом выхватывает из числе арестантов другоросса Диму Колесникова (прозвище Колесо) и велит вести в ОВД. Затем осматривает автозак вновь, видит меня, и лицо его расплывается в выражении живейшей радости – словно брата родного после долгой разлуки увидел. Делает знак рукой: «На выход!». «Представьтесь!» - говорю. Он указывает менту, мент меня выводит. На выходе Копчик чуть не обниматься лезет со своей всегдашней радушной фамильярностью: «Ну, здорово!» «Я вас не знаю». «Как статьи писать - знаешь, а теперь нет?» «Да, когда статьи пишу – знаю, а сейчас не знаю».

Заводят в отделение, начинают оформлять. Кто-то из ментов острит: «Быстрее, чтобы не задерживать достойных людей». Я говорю: «Единственные достойные люди здесь – мы». Копчик: «Почему? Обоснуй». Я смотрю на него: «Да хотя бы потому, что мы никого не убивали». С Копчиком что-то делается, и он начинает кричать: «Это клевета! Вы обвинили человека в уголовном преступлении! Какое вы имеете право? Какие у вас доказательства?» «Но ведь я, кажется, не называл фамилий? А? На воре шапка горит, а в данном случае – на убийце». Клянусь, это не «остроумие на лестнице» - я воспроизвел наш диалог слово в слово, с точностью протокольной (сказал бы я, если бы слово «протокол» не ассоциировалось у меня с лживыми ментовскими бумажками).

Всего Копчик выхватил четырех человек: двух другороссов (Диму Колесникова и Сергея Заплавнова по прозвищу Творог) и двух беспартийных активистов - меня и Дмитрия Смирнова. Остальных увезли в ОВД «Тверское», где на них составили протоколы по статье 20.2. (несанкционированный митинг) и отпустили. А нас ждала другая судьба, и я это понял из разговора Копчика с ментом, в котором Окопный упоминал статью 19.3 (неповиновение законным требованиям полицая) и видеодоказательства наших сопротивлений и неповиновений. Очевидно, как это часто бывает, был спущен некий «лимит» на суточников, отобрать же достойнейших было поручено именно Копчику.

Копчик ушел, а нас посадили в «обезьянник» (представляющий собой в "Китай-городе" обнесенный решеткой угол в холле) и стали пробивать по базе данных. После этого к клетке подходит мент и сообщает, что Творог – чемпион по задержаниям (49 задержаний – Творог возгордился и приготовился на следующий вторник торжественно отпраздновать юбилей). Дима Смирнов, еще осенью державший первое место, скатился на второе (46 задержаний), мне мент присудил бронзовую медаль (38), а вот Колесникову, по мнению мента, «надо еще много поработать». На самом деле Колесо вообще вне конкурса, потому что он сидел и к тому же его возили на расстрел (в 2006 году, в Барнауле, после неудачной попытке завербовать; ночью эфэсбешники вывезли на кладбище, приставили к голове пистолет, выстрелили над ухом и укатили).

Составили протоколы, из которых я с интересом узнал, что, оказывается, когда нас задерживали, «сотрудники полиции Дубинкин Д.С. (клянусь, это реальная фамилия полицейского! – П.Ш.) и Улитин Н.Н. подошли, представились, потребовали от Шехтмана П.И. прекратить мероприятие, на что последний ответил категорическим отказом. На законные требования пройти в полицейскую машину для оформления протокола Шехтман П.И. стал вырываться, отталкивать руками, хватать за форменное обмундирование, пытаясь создать суматоху среди граждан, упирался руками и ногами, тем самым демонстрировал отказ от выполнения законных требований и препятствовал выполнению ими служебных обязанностей, чем выполнял требования ч. 1. ст. 19.3 КРФоАП». Текст, как всегда, был типовой, такие протоколы были у всех. Дима Смирнов обрадовался неувязке: протоколы по статье 20.2 (несанкционированный пикет) на нас составлены не были, а если так, спрашивал Смирнов, то для составления какого же протокола якобы звали нас в машину? Неужели о неповиновении – т.е. они заранее провидели, что мы будем сопротивляться и не повиноваться? «Да, это очень веское, и даже решающее обстоятельство... но, увы, не для нашего суда», - подумал я.

Привели старушку лет 80-ти с тремя огромными сумками, пойманную на том, что продавала какие-то соленые огурцы. «Я ей говорил: чтобы тебя больше не видел, а она на следующий день снова пришла!» - ругался мент. «Да где же, меня три месяца не было, я болела! - возражает старушка. - Я и всего-то успела продать одну банку!» «А вот сейчас сумки твои конфискуем, а тебя к судье, он выпишет тебе штраф тысячи в три». Старушка в слезы: «Да где ж я три тысячи-то возьму!» «А это уже не наше дело». Продержали несколько часов и выкинули из отделения вместе с сумками часа в три ночи, когда уже никакое метро не ходит. «Тоска!» - бормотал Колесников, глядя на все это. А я почему-то вспоминал о солнечной стране Тунисе.

Ночь провели тут же, на лавке в клетке, что, конечно, не очень удобно. Впрочем, это был настоящий отель по сравнению с той камерой-душегубкой в Тверском ОВД, в которой, как потом оказалось, провели ту же ночь Низовкина и Стецура (был я там и сам - слава богу, не больше пары часов).

Лежа на лавке, а думал, как вести себя в суде. Мой опыт говорил, что попытки защищаться по всем правилам либо не дают никакого эффекта, либо дают эффект строго обратный: судья начинает смотреть на подсудимого как на личного врага, препятствующего нормальному течению правосудия. Я это понял после своего первого задержания, еще на Марше несогласных, когда честно пытался играть в суде по всем формальным правилам, как в американских фильмах. Получив на руки приговор, где говорилось, что я дал такие-то показания, но они «опровергаются» рапортом и протоколом, я в этой игре навсегда разочаровался. Потом был суд над Строгановым, на котором я и еще человека три единогласно свидетельствовали, что никаких требований – ни законных, ни противозаконных – полиция к пикетчикам не предъявляла, а просто, не говоря худого слова, начала винтить. Против нас четырех было два «свидетеля»-омоновца, долдонивших, как они долго и вежливо упрашивали нас разойтись и пройти для составления протокола. И что же? Судья Комлев нашел, что показания омоновцев последовательны и непротиворечивы, а наши показания пристрастны, так как мы знакомы со Строгановым – и влепил Строганову те же двое суток, что и Позднякову, у которого вовсе никаких свидетелей не было. И это было еще по-божески, потому что после 5 декабря, рассказывают, тех, кто признавал протокол, отпускали, выписав штраф, а тех, кто пытался отрицать и защищаться, закатывали на 10 суток. Некоторые мои знакомые, включая Диму Смирнова, обожают троллить судей с помощью разных юридических крючкотворств, но мне Бог таких талантов не дал; признаваться было бы, что называется, «западло» - а потому я решил избрать путь, наиболее соответствующим моему отношению к этому действу вообще: отказаться от участия в нем.

В суд сначала увезли Колесо с Творогом, потом забрали меня. Захожу, навстречу мне выводят Колесникова. «Сколько»? Показывает пальцами: 3. Ну, думаю, это нормально (я ждал, что будут давать суток 5). Колесников вел себя стандартно, т.е.: признал участие в пикете, но отрицал, что оказывал сопротивление и неповиновение (действительно, его просто вырвали из сцепки и поволокли в автозак), и указывал, что никто нам не представлялся, формальных требований не предъявлял и причин задержания не разъяснял. Судья Стеклиев (сменивший легендарную Ольгу Боровкову) по ритуалу вызвал двух омоновцев, которые, как рассказывал Колесо, зачитали свои «свидетельские показания» по бумажке, а один просто по слогам, так что даже судья удивился. За Колесниковым судили Творога, который думал троллить судью тем, что гордо заявил: да, не повиновался! Судья же испытал прилив благодарности за то, что Творог избавил его от необходимости «допрашивать свидетелей» и прочей мутотени, и в благодарность дал двое суток, учитывая признание И РАСКАЯНИЕ (если бы речь шла не о Стеклиеве, чрезвычайно серьезно относящемся к себе и своим «высоким обязанностям», я бы решил, что со стороны судьи тут была ирония и тонкий троллинг). За Творогом шел я. Прежде всего я отказался отвечать на вопрос, признаю ли себя виновным, а затем сделал формальное заявление: «Поскольку я не верю в справедливость, беспристрастность и независимость путинского суда как института, я отказываюсь участвовать в процессе». Стеклиев выслушал и позвал сотрудников полиции Дубинкина Д.С. и Улитина Н.Н., которые стали, правда, без бумажки, близко к тексту пересказывать протокол. Я на все вопросы отвечал: «Прошу удалить меня из зала». Было очень интересно, как среагирует судья и что он в результате выпишет. Но ничего - получил те же трое суток, что и Колесо. Когда меня уводили, в зале Дима Смирнов уже готовился дать бой по всем правилам искусства – рядом с ним сидела правозащитница Елизавета Приходина, а в коридоре толпились многочисленные свидетели.

Из суда отвезли обратно в "Китай-город". Часа через три вводят Смирнова. «Сколько?». Показывает пальцами: 5. «Ну вот, будешь знать, как искать правды в нашем суде».

Засим отвезли в спецприемник, где я при оформлении попросил поселить нас всех в одной камере – так и сделали. Камера большая, метров 50, с десятью двухъярусными койками. В углу у двери огорожен занавесочкой «санитарный уголок» - унитаз и раковина. На тот момент в 20-местной камере было 13 человек. «Ого, да тут даже горячая вода есть!» - вскричал Колесо с видом человека, попавшего в рай, и начал вспоминать, как в Барнауле в шестиместной камере было набито 16 человек и как там же он отбывал 15 суток в одиночке, куда запрещали передавать даже зубную щетку и книги. Книг у нас, кстати, был неплохой выбор. Я читал Стругацких, а через койку хулиган, попавший за пьяный дебош, сидел с "De profundis" Оскара Уайльда.

Общество было примерно такое, как в любой больничной палате – ибо «суточники» в основном автомобилисты, попавшие под арест за свои автомобильные прегрешения. Был наркоман, попавший за мак, но у того была ломка, он молчал и глотал выданный ему феназепам. Специфический тюремный колорит вносил мужичок, который уже отсидел полтора года и готовился сесть вновь. Но в данном случае мужичок получил 5 суток просто за то, что он, стоя у собственного подъезда, «безадресно нецензурно выражался» после ссоры с женой. Были случаи еще более вопиющие. Посреди ночи привозят тихого такого старичка. «Как, и этот тоже хулиган?» Оказалось, обложил матом собственную жену в собственной квартире, когда жена пыталась отобрать у него бутылку коньяка. Жена в пылу ссоры вызвала участкового, результат – 10 суток. Ввели, в некотором обалдении, автомобилиста, который не оплатил штраф в 500 рублей (непристегнутый ремень). Когда его повесткой вызвали в суд, гаишники сказали: «Да не парься, выпишут тот же штраф в двойном размере». Выписали трое суток.

Поскольку режима на сутках нет, то несвободы в смысле зависимости от чужой воли почти не ощущаешь – ты заперт, но в остальном представлен самому себе. Выводят из камеры три раза в столовую и после обеда – на часовую прогулку. Прогулка в узком коридорчике между спецприемником и бетонной стеной (30 шагов на 3 шага – специально мерил), с сеткой наверху, доставляет мало удовольствия, но воздухом дышать необходимо: в камере душно и накурено.

Покидая спецприемник, я сказал ментам, к их некоторому удивлению: «До новых встреч!»

В заключение я хочу выразить особую благодарность хорошему человеку, капитану Алексею Владимировичу Окопному, за то что он организовал мне эту познавательную экскурсию. Нет, я не шучу и не бравирую. Согласитесь, что в моем положении, имея уже 38 задержаний, просто неприлично ни разу не побывать на сутках. С некоторых пор я начал стыдиться глядеть в глаза товарищам и заподозрил сам себя: уж не подсадная ли я утка? И вот наконец благодаря заботам капитана Окопного мои мечты начали сбываться. Теперь у меня есть даже «справка об освобождении» - и с ней я наконец чувствую себя полноценным революционером.

Павел Шехтман, «Грани.Ру» - 18 февраля 2012 года

Архив публикаций